Игорь Москвин - Петербургский сыск. 1874 год, февраль
Дверь открыла женщина пожилых лет в белом чепце и белом фартухе.
– Что вам угодно? – произнесла она низким грудным голосом, не вязавшимся с ее обликом.
«Как у Глаши», – мелькнуло в голове у начальника сыска, он улыбнулся и тихим спокойным голосом сказал:
– С визитом к господину Синельникову.
Горничная посмотрела на стоящих за спиною Путилина людей, в глазах мелькнула тень беспокойства, но увидев среди присутствующих знакомое лицо околоточного, заметно успокоилась.
– Какова цель вашего визита и как доложить?
– Исключительно частные дела, а доложите, что просит принять статский советник Путилин. – добродушная стариковская улыбка не сходила с путилинских губ, хотя недавно только минуло сорок четыре, и отнести начальника сыскной полиции не мог никто.
– Подождите здесь, – горничная указала на небольшую комнату для ожидания, через минуту она спустилась по лестнице и, предчувствуя нехорошее, даже не предложив снять верхнее платье, нахмурившись, произнесла:
– Прошу следовать за мною. Тимофей Игнатьевич вас ждет.
Иван Дмитриевич расстегнул пальто, было в доме жарко натоплено, снял шапку и последовал за горничной, следом шел Соловьев, два сыскных агента, помощник пристава, какой—то полицейский из участка и замыкал шествие околоточный, подкручивавший от волнения на лице ус.
Они вошли в кабинет, который представлял собой большую уютную комнату. Вдоль стен стояли шкапы с книгами, темные плотные занавески висели на окнах, кожаная обивка стульев с прямыми спинками была потертой. В высоком резном кресле у письменного стола, на котором были аккуратно разложены толстые книги в кожаных переплетах и пачки бумаг в синих обложках, вполоборота к вошедшим сидел Синельников. Ровный свет лампы, на которую Тимофей не надел абажура, лежавшего рядом с правою рукою, осветил переплеты книг. с стен смотрели портреты литераторов. Носатый со свесившейся на лоб прядкою волос Гоголь невесело смотрел на хозяина и, казалось, в чем—то его укорял. Кокетливо выглядывал в щегольском пиджачке седовласый Тургенев, рядом Пушкин, Лермонтов, и каждый из них бросал недобрые взгляды, кто на Синельникова, кто на вошедших, от присутствия которых в кабинете вдруг стало тесно и он не казался теперь таким большим.
– Чем могу быть полезным столь внушительному обществу? – Синельников поднялся со стула и во взгляде настороженность взяла вверх над безразличием.
– Статский советник Путилин, – представился Иван Дмитриевич, – начальник петербургской сыскной полиции.
– Весьма рад, – но глаза Тимофея не выражали радости, а только теперь появился безотчётный страх, – но все—таки чем могу быть полезен.
– Тимофей Игнатьич, я давно горю желанием личного знакомства, но к сожалению, не попадалось достаточного повода, вот и сейчас решил лично быть представленным.
– Я не понимаю, – прошептал хозяин, не зная куда деть в руки и, наконец, сунул в карманы синей бархатной куртки, в которую был одет, потом обвел глазами присутствующих. – здесь какая—то ошибка. Господа.
– Отнюдь, – спокойно произнес Путилин. – разрешите присесть?
– Пожалуйста, но…
– Тимофей Игнатьич, – Иван Дмитриевич опустился на стул и, обернувшись, обратился к Соловьеву, – Иван Иваныч, дайте бумагу, – после того, как надворный советник достал из черной кожаной папки серый лист и протянул начальнику сыскной полиции, тот не читая, положил на стол перед Синельниковым, – согласно этого постановления я вынужден сделать в вашей квартире обыск.
– Это какая—то нелепая ошибка, – произнес побледневший Синельников, – я никогда не сделал ничего предосудительного.
– Полно вам, – теперь уже жестким тоном процедил Путилин, – вам ли говорить об ошибках. Иван Иванович, приступайте.
Синельников смахнул рукой выступившую на лбу испарину и в бессилии опустился на стул.
Глава тридцать девятая. Шкатулка, книги и несостоявшийся отъезд
– Господин Синельников. – сказал Соловьев, поначалу словно собравшись с мыслями или не хотел зачислять убийцу в господа», но подавив в себе неприязнь, продолжил, – все ли вещи находящиеся в вашей квартире принадлежат вам?
– Увы, я здесь временный жилец, – взгляд Тимофея скользил по кабинету, выискивая, что может привлечь внимание сыскных агентов, сразу же иметь возможность отказаться, не мое, а там пусть разбираются. Хозяин, господин Власов, разве ж упомнит, что там осталось от прежних жильцов, – мои книги, носильные вещи, вот, пожалуй, и весь мой скарб.
Через четверть часа на столе появилась заветная шкатулка, надежда на будущее.
– Это ваше?
Синельников исподлобья посмотрел на обитый медными полосками невзрачными потемневшими от времени предмет, соображая, что ему сказать, но потом вспомнил, что там расписки с его именем, письма, тяжело вздохнул:
– Да, это мое.
– Что там находится?
И Тимофей перечислил.
– Разрешите ключ?
Синельников снял с шеи простой витой шнурок и протянул Соловьеву, тот вставил ключ в щель замка и ив кабинете раздался сухой щелчок. Иван Иванович посмотрел на Путилина, который пожал плечами и, предвосхищая вопрос. Сказал:
– Иван Иванович, это ваше дело, действуйте.
Надворный советник перебрал несколько бумаг и нашел искомую за подписью Задонского, в числе нескольких других передал письмоводителю, ведущему протокол обыска:
– Присовокупите к списку изъятого в ходе обыска.
Письмоводитель, не произнеся ни слова, только кивнул.
– В чем меня обвиняют? – наконец, подал голос Синельников, обращаясь как буд—то бы ко всем, но пронзительный взгляд был устремлен на Путилина.
– Об этом мы поговорим в сыскном отделении.
– Я арестован?
Иван Дмитриевич выдержал немую паузу и потом кивнул надворному советнику, что можете ознакомить с постановлением.
– Да, – опять Соловьев открыл папку и достал второй лист, подписанный товарищем прокурора, – вы арестованы.
– И в чем собственно меня обвиняют?
– Пожалуйста, прочтите.
– Я не грамотный, – бросил в раздражении Синельников, – читайте сами.
– Тимофей Игнатьич, имея такую библиотеку, письменный прибор. – надворный советник указал рукой, – и как я вижу недописанный лист бумаги у вас на столе, – укоризненно пожурил Соловьев, – а еще говорите о неграмотности.
– Давайте. – протянул руку Синельников.
Через несколько минут лицо его еще более побледнело, на щеках заиграли желваки.
– Это все ложь, – и он бросил лист серой бумаги, перечеркивающей все его планы, на стол, – и вы можете доказать?
– Постараемся.
– Наслышан я о сыскной полиции, но чтобы честного человека…
– Поговорим об этом в другом месте, – Путилин прервал тираду Тимофея, резко вставая со стула, который зашатался, но не упал.
Синельников притих, даже плечи опустились вниз и. казалось, что он стал ниже ростом.
– Разрешите, хотя бы одеться?
– Ваше право.
Кроме расписки Задонского в квартире ничего найдено не было, да и не особо что—то искалось. Удачей казалось, что осторожный человек, каковым являлся Тимофей, не избавился за прошедшее время от процентных бумаг, ведь, наверняка, знал, что каждая из них номерная.
– Потрудитесь, сперва, подписать.
Синельников вскочил, вырвал у Ивана Ивановича перо, хотел бросить на пол, но сдержался и поставил подпись.
– Теперь позволите7
– Да, конечно.
Через час Синельников сидел в одиночной камере при сыскной полиции. Он дико оглядывался кругом.
Присел он на железную кровать, покрытой серым, выцветшим от времени, байковым одеялом, и с подушкой, лежащем поверх одеяла, в чистой наволочке.
Камера была довольно обширной комнатой, длинной и казавшейся очень узкой от высокого потолка. Стены были окрашены аршина на полтора от полу коричневой, и далее вверх до потолка желтою красками. Окно находилось почти под самым потолком и смотрелось черным провалом в неизвестность. На улице наступил поздний вечер. Дверь, хотя и низкая, но казалась тяжелой из—за железа, которым была обита, выше к верхней части небольшое круглое отверстие, в которое вставлено стекло. Небольшой деревянный лакированный стол и такой же стул дополняли убранство временного жилища Синельникова. отведенное законом.
Тимофей потер глаза, провел рукой по лбу, не сон ли это, но вглядываясь во все происшедшее с ним до появления в настоящей обстановке понял все, кажется веревочка перестала виться, конец близок. Он знал, что бывает за убийство, если отрицать все и не сознаваться. То каторга на полный срок, ежели же сознаться в содеянном, то господа судьи никогда более трети положенного законом срока не дают. Вот и задумаешься над положением, в которое попал, но не успел Синельников додумать, как отворилась скрипучая дверь и голос пробасил:
